Про Герасима
Герасим был большой. В плечах косая сажень. И росту косая сажень. И
глаза у него были с косинкой. Многие принимали это за хитринку. Это их
дело. Кто, как хочет, так и принимает.
Герасим был не старый, но лет ему было больше двадцати. Когда он
родился, никто не помнит. Помнят, что в грядках с капустой нашли.
Видать, мать за капустой пришла, да разрешилась на огороде, а как
увидела сторожей, так и сбёгла. Капусту не бросишь, пришлось дитя
оставить. А дитя своим признать все равно, что себя в тюрьму посадить за
воровство. Уж лучше честною до конца быть. И ребенок, значитца, тоже от
честных родителей будет.
Воспитывали Герасима всей деревней, кто как мог. Кто хворостиной, кто
дубиной, а кто и матерным словом мальца приободрит.
Герасим внимательно слушал своих воспитателей, потом что-то шептал
губами и уходил. Некоторые мужики в шевелении губ различали слова:
«Спасибо за учебу, дяденьки», а вот другие различали совсем иное, типа:
«Пошли вы все на …, козлы драные». И каждый считал себя правым. Иногда
выяснение отношений доходило до того, что спорящие стороны выхватывали
колья из плетней и подкрепляли свои аргументы по незащищенным частям
спорящего тела. Истины никто установить не смог и поэтому вся деревня
разделилась на правых – «Спасибо за учебу, дяденьки» и на левых - «Пошли
вы все на …, козлы драные».
Когда Герасим подрос, то воспитателям своим рылы поначистил, отчего все
поняли, что Герасим совсем не глухой, а только немой. Если ему что-то
было нужно, то он указывал на это пальцем и так же пальцем показывал: ко
мне. Как какую девку пальцем поманит, так та за ним как заколдованная
идет. И стали в деревне нашей у нормальных родителей дети рождаться
задумчивые и молчаливые. С чего это, никто не знает, видать, Герасим
колдовство какое знал.
Так как Герасим был ничей, то и документ ему выправили, что он ничей, а
значит – человек свободный.
Пошел он наниматься на работу в сторожа в усадьбу поручика артиллерии в
отставке Сидорова-четвертого. Сам-то Сидоров-четвертый давно помер, но
название усадьбы осталось за ним. Не дай Бог название поменять. Еще
позабудут о нем и из списков вычеркнут. И получится, что ты есть, а тебя
вообще нет. Вот он помер, хозяин-то, его нет, а на самом деле есть по
бумагам, а, значит, и так есть. То, что он есть, это и дворня знала,
потому что хозяйка почти что каждый год залетала по женскому делу.
Видать дух хозяина по ночам к ней приходил. Специально лекарь из города
приезжал, чтобы духа выгонять. Но, то ли лекарства были плохие, то ли
лекарь был никудышный, но хозяйка на следующий год снова залетала.
Как сторожем-дворником в усадьбе стал Герасим, так барыня-то и залетать
перестала. Знал Герасим какое-то колдовство, от которого старший
приказчик Петька стал жаловаться на боли в пояснице, прихрамывать на
левую ногу, а потом вообще был отправлен простым приказчиком в городскую
лавку торговать кружевами из Парижу, которые наши девки на коклюшках
плели.
Так вот с этим Герасимом и начали случаться интересные случаи, которые
легли в основу летописи деревни Сидоровки как самый наиважнейший элемент
всего исторического повествования.
Людям сурьезным и детишкам малым такое слушать не надобно: не так могут
понять, а отсутствие юмора – это сродни импотенции, которую ни голой
натурой, ни лекарствами заморскими не вылечишь.
Ну, так слушайте историю про Герасима и собачку.
Щеночек был такой маленький-маленький и пищал так жалобно, что заплакали
все бабы, а мужики, которых не прошибет жалостью никакой сирота
Казанский, захлюпали носами и пошли по дамам, почесывая затылки и думая:
не было у Герасима забот, так завел себе кобеля.
Герасим держал щеночка в картузе, смотрел на него умильными глазами и
произнес что-то типа: ну-ну, поглядим мол. Так и прилипла к щенку кличка
Ну-Ну.
Щеночек рос не по дням, а по часам и скоро оказался великолепной
кавказской овчаркой, здоровой и подчиняющейся только хозяину. Герасим
командовал ею одним пальцем: палец вверх – собака сидит, палец вниз –
лежит, поманит пальцем – бежит к хозяину, погрозит пальцем – гавкает. А
уж если Герасим куда-то пальцем покажет, то Ну-Ну бежит как вихрь в том
направлении, хватая всех, кто подвернулся по пути или кто является ему
неизвестным, как пастух сгонял всех в кучу и подгонял ее к Герасиму.
Потом Герасим уже пальцем показывал, кому идти к барыне, кому идти на
конюшню, а кому в пешеходную прогулку с эротическим уклоном.
Все боялись, когда Герасим один выходил во двор. Это значит, что Ну-Ну
где-то притаился и как только Герасим уйдет, то он наведет на дворе свои
порядки. И тогда всем приходится хором кричать: «Ге-ра-сим!!!», чтобы
тот вышел на улицу и приструнил собаку, дозволив дворовым ходить по всем
хозяйственным надобностям.
А однажды барыня вышла во двор, чтобы посмотреть, как, где и что
делается. Ну-Ну, будучи в затруднении определить, кто же это такая, если
даже ей Герасим кланяется, тихонько подошел сзади и неожиданно гавкнул,
отчего у барыни случился спазм мочевого пузыря. Спазм этот стал
повторяться, как только барыня увидит собаку или услышит ее голос. Тогда
барыня вызвала Герасима и сказала, чтобы он убрал собаку. Герасим
потупил голову и промычал что-то типа: «Будет сделано, матушка-барыня»,
а присутствовавшая при этом ключница все говорила, что по губам поняла,
как Герасим сказал: «Все зло идет от …дей» и потом все говорила
Герасиму, что она к решению матушки никакого отношения не имеет.
Герасим вышел на улицу, подозвал к себе собаку и сунул ей под нос свой
огромный кулачище. До чего же умный пес, сразу хвост поджал, престал
вообще гавкать и спрятался под крыльцом Герасимовой будочки, иногда
выглядывая оттуда и мотая головой, обещая всем: «Ну-Ну, погодите. Вот
все уляжется, я вам покажу кузькину мать». В усадьбе снова наладилась
прежняя жизнь.
Однажды барыня спросила Герасима, что он сделал с собакой. Герасим опять
что-то промычал типа: «Задолбали вы меня со своей собакой». Барыня вся
побледнела, заплакала и запричитала:
- Что же ты, душегуб, наделал. Зачем ты тварь Божью утопил в пруду. Ведь
душа ее неприкаянная будет являться по ночам и мстить всему моему роду.
И все из-за тебя, скотина ты непонятливая.
Герасим снова промычал типа: «Задолбали вы меня со своей собакой» и
вышел из покоев на улицу. Выйдя на средину двора, он махнул рукой так,
что вся дворня поняла: собаке вышла амнистия и начала ходить в
хозяйственные помещения вдоль стенок и перебежками.
Ну-Ну вышел из-под крыльца, сыто потянулся и пошел осматривать свои
владения.
В этот вечер барыня весь вечер провела в моленье в отведенном для этого
уголке, воздавая благодарности Богу за то, что он вложил в душу Герасима
доброту и благородство, умение хранить все барские тайны и ласковое
обхождение.
О том, что вышло из всего этого слушайте в следующем рассказе.
Как добросовестный работник жилищно-коммунального хозяйства (на день
работников жилищно-коммунального хозяйства Герасиму был подарен
деревянный свисток, который мог выдувать и трели соловья, и трели
городового, а так же маты пьяного околоточного надзирателя) Герасим
большую часть времени суток проводил на улице, заходя в помещение только
лишь для того, чтобы попить горячего чайку или похлебать наваристых щей,
которые с превеликим мастерством варила кухарка Авдотья. Щи Герасим
хлебал молча, уставившись глазами в тарелку и зорко следя за тем, чтобы
борода не макнулась в щи. Откушавши щей, Герасим как солдат сверхсрочной
службы шел исполнять свои дворницкие обязанности, если дело происходило
днем, или шел сторожить, если дело было ночью. По ночному делу щи
являлись дополнением к тайскому массажу, который Авдотья выучила
специально для того, чтобы научить Герасима говорить. Слова удовольствия
у большинства людей вырываются непроизвольно, так и Герасим мог
непроизвольно заговорить. Правда, Авдотья боялась, что первыми словами
Герасима будут примерно те, из-за которых вот уже несколько лет одна
половина мужиков деревни воюет с другой половиной мужиков.
Никто в нашей деревне и предположить не мог, что девки-озорницы выучили
Герасима грамоте. И вот Герасим пишет нашей барыне заявление по всей
канцелярской форме и с подписью.
Барыне нашей матушке
Марии Петровне Сидоровой
Заявление
Вели матушка выдать мне
досок для подсобки куда я буду ложить веник с лопатой и куда сам буду
прятаться от дождей и ветров
С большим дворницким
уважением,
Герасим
И подпись такая завитушечная и продолговатая как будто немецкими
буковками писано так, что первые буквы можно прочитать как «Гер…» или
«Хер…».
С заявлением Герасим пошел прямо к барыне и очень долго объяснял ей, что
он задумал сделать и для чего все это. Как он все объяснил это барыне,
осталось тайной, но барыней разрешено было выдать Герасиму досок,
гвоздей, а плотнику Степану помочь сколотить подсобочку для лопаты и
веника.
Степан с Герасимом мужики, почитай что, в деревне самые толковые были,
не считая кузнеца, но тот по железному делу кумекал и в плотницкие дела
никогда не лез, даже замки плотники ставили.
Первое, что начали делать Степан с Герасимом, повергло в изумление как
всю дворню, так и всю деревню.
Как опытные мастеровые люди, они сначала разметили площадку, прочертив
лопатой очертания будущей будочки. Затем вбили в землю заостренные
колышки и привязали к ним веревочку. При внимательном рассмотрении
сверху вместо маленькой будочки получился рисунок уютной трехкомнатной
квартиры со всеми удобствами внутри: прихожая, гостиная, спальня,
кабинет, кухня, просторный туалет, свободное помещение размером 4 метра
на 4 метра под баню и маленькая кладовочка размером один метр на один
метр.
Все это загораживало центральный въезд в усадьбу и вызвало недовольство
барыни Марии Петровны, которая велела прекратить строительство
кладовочки для веников и лопат.
В архиве деревни Сидоровки нашлось и другие письмо, по которому
строительство все-таки было разрешено.
Барыне нашей матушке
Марии Петровне Сидоровой
От Герасима сторожа и
хранителя тела матушки
Докладываю, что времена
нынче пошли неспокойные. Давеча сосед ваш помещик Копейкин Митрий
Иванович, будучи до непотребности пьяным, напрямую проехал к парадному
входу и выражался неприличными словами в отношении всех ваших
родственников, а также родственников Бога и императорской фамилии. А так
же сказывают, что в лесах наших завелись абреки разные, приехавшие с
кавказских губерний и промышляющие ограблением одиноких помещиц, ничем
не защищенных и никем не защищаемых. Поэтому и будочка моя будет стоять
как раз у них на дороге к барскому дому, защищая все добро от злых
нападений. А дорогу мы повернем в сторону и сделаем там же ворота,
которые будут охраняться и открываться прямо из будочки. И снова такая
же хитренькая подпись с непонятным значением: то ли имя, то ли опять
кого-то и куда-то послал.
И барыня разрешила. Правда, Герасим долго втолковывал барыне план
будущего строения. Так вырос у забора одноэтажный особнячок с теплым
туалетом на две персоны, банькой, небольшой спаленкой и горничкой с
обязательным иконостасом в красном углу. Одну икону пожертвовала барыня,
а обряд освящения совершал священник сельской церкви отец Владимир,
который недолюбливал Герасима за то, что девки перестали виться около
церкви, чтобы полюбоваться на стать и красивую бородку отца Владимира.
Некоторым бойким девицам батюшка разрешал полюбоваться своими прелестями
вблизи, внушая заповеди о смиренности жен и помогая девам потом удачно
выйти замуж.
Войдя в горничку, отец Владимир осенил себя широким крестом и обрызгал
все четыре угла святой водой, что-то скороговоркой говоря на
старославянском языке. Вроде бы и понятный язык, а о чем конкретно
говорится непонятно. Так же и в наших храмах, и поют красиво, и читают
скороговоркой, наитием понимаешь, о чем речь идет, но у каждого человека
наитие свое и каждый понимает свое: одного благословит, другого уму
разуму учит, третьему разгон дает.
По наитию можно было понять, что отец Владимир не очень-то доволен
возложенной на него обязанностью, а вернее обязательством перед барыней,
которая прислала отцу Владимиру с приказчиком синенькую (пять рублей).
Отговорив положенное, отец Владимир повернулся, чтобы уйти, но Герасим
придержал его за рукав и показал на стол, чтобы батюшка освятил и то,
что послал Бог. Вероятно, день был чем-то особенный и Бог не поскупился
на то, чтобы как следует обмыть строение, чтобы оно стояло лет двести,
не гнило и не заваливалось на бок.
Крякнув, отец Владимир махнул кистью в сторону стола и, подхватив рясу,
сел на подставленную табуретку. Выпив стопарик домашней водки, батюшка
отер рукавом рясы усы, сказал: «Хороша, сука» - и весело захрустел
малосольным огурчиком. Скованность и плохое настроение сразу куда-то
исчезли, а в глазах появились такие же огоньки, какие у него появлялись,
когда к нему за благословением подходила какая-нибудь местная красавица.
После третьей стопочки батюшка сказал, что он не будет возражать, если
Герасим будет обихаживать всех страждущих в нижнем конце села, но чтобы
в верхний конец он не лез, потому что у батюшки там дел невпроворот.
Согласный кивок скрепил их мужское соглашение. Расстались они друзьями.
Почтила своим посещением и сама барыня. Обошла все комнатки, проверила
мягкость постели, присела за стол испить чая из самовара и сказала:
- Вручаю я, Герасим, в твои руки самую себя. Будешь охранять покой мой и
жизнь от разбойников всяких. Дом твой, как военная крепость, уютно в нем
и спокойно. Давай, топи баньку и жди в гости.
И часто над банькой вился из трубы легкий дымок: значит, топится банька
березовыми дровами и ждут в гости матушку-барыню; а если из трубы шел
сизый дымок с искорками, то баньку топили можжевельником, чего любил сам
Герасим, когда Авдотья перед мытьем делала ему тайский массаж. По дыму
можно было определить, кто придет к Герасиму в гости.
Со временем Герасим стал лощеным мужиком в красной атласной рубахе,
желтом же кушаке, в чесучовых шароварах и блестящих хромовых сапогах.
А вскоре произошло то, о чем никто даже не мог и помыслить. Но об этом в
следующем рассказе.
Герасим сидел у себя в теплом туалете и читал газету при свете,
проникающем через маленькое застекленное оконце, сделанное под самым
потолком
Русский инвалид. 1822. N 217
(выход в свет 9 сент.).
В. И. КОЗЛОВ
"Кавказский пленник", повесть. Соч. А. Пушкина
СПб., в типографии Н. Греча, 1822. 53 стр. в 8 и с портретом автора.*
Тут дверь туалета открылась и Авдотья скороговоркой заговорила:
- Да что ж ты тут рассиживаешься-то окаянный, барыня тебя уже
обыскалась. Там какое-то прошение в губернию надо составлять, а кроме
тебя и написать-то грамотно некому. Давай, беги скорее в барский дом-то
...
- Нет, это надо же как получается, - думал с обидой Герасим, - даже с
газеткой спокойно посидеть не дадут. В кои-то веки решил о жизни своей
подумать, так ведь не дадут и все потому, что я им слова сказать не
могу. А вот возьму сейчас встану да как крикну на Авдотью: какого ...
тебе здесь надо, что ты человека от дел отрываешь, да пошла ты со своей
барыней ...
Авдотья вдруг упала на свою пышную задницу и мелко закрестилась,
потихоньку отползая к дверям из пристройки. Выскочив за дверь, она
подхватила юбки и бегом помчалась к барскому дому.
Герасим посмотрел на себя, стоящего со спущенными штанами и никак не мог
понять, чем же он так мог напугать Авдотью, которая знала Герасима и
вдоль, и поперек.
- Надо же, - думал Герасим, - ну никакого уважения. Нет бы в дверь
постучать да разрешения спросить, а нельзя ли к вам, уважаемый Герасим,
в домик-то войти?
Внезапно Герасиму показалось, что в доме кто-то разговаривает и именно
теми словами, которыми он думает. Осмотрев все в горнице, он не нашел
никого и прокашлявшись обратился в красный угол, чтобы сотворить
молитву:
- Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое, да будет воля Твоя
на земле, как на небе: хлеб насущный дай нам днесь ...
И вдруг Герасим хлопнул себя по рту. Да ведь он это сам говорит. Да ведь
это Господь ему уста отомкнул. Да ведь это значит, что услышал Господь
мечты Герасима и стал помогать ему.
- ...и прости нам долги наши, как и мы прощаем должников наших и не
введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Да будет сила Твоя во
веки веков. Аминь.
Герасим троекратно осенил себя крестным знамением и трижды до полу
поклонился.
- Услышал Господь мольбы мои, - сказал Герасим вышел на улицу.
На крыльце Герасим во всеуслышание рявкнул:
- Ну-Ну, ко мне!
Ну-Ну, ни разу не слышавший от Герасима ни слова, испугался и убежал в
сторону скотного двора.
На площадке перед барским домом было пустынно и над всем имением висела
зловещая тишина.
- Попрятались нечестивцы, - удовлетворенно подумал Герасим, взойдя на
крыльцо барского дома.
Взявшись за бронзовую ручку двери, Герасим увидел через стекло спину
убегающего дворецкого, а в это время на пригорке пылила двуколка
великого русского писателя Н.В. Гоголя. |
